Так же был на лыжах, но в Крылатском. Выехали поздно - в 15.хх, уже начинало угрожающе темнеть. Приехали туда уже в сумерках - не тёмных, а так: как будто ещё день, но свет такой белый, туманный и разлагающий. Подошли к горе (оврагу), съехали вниз, подъехали к нашему подъёмнику, поднялись один раз... Подъёмник остановили. Конец. Мы спустились с грустью и стали подниматься пешком. Тоже ничего, только медленно и неудобно. Члены секции между тем собрали последние палки со склона и удалились. Мы остались одни, если не считать нескольких гуляющих, тоже вскоре растаявших в тумане. В другом конце оврага с гиком пронеслась последняя группа горнолыжников, и всё стихло. Мы не стали дожидаться окончательной ночи и тоже стали собираться, косо поглядывая в сторону темнеющих кустов на краю оврага. Но мы не успели: внезапно всё почернело вдали, тут как тут загорелись звёзды и наступила подлая и непроглядная тьма. Мы двинулись вверх по пологому склону; где-то ещё какие-то товарищи по накатанному склону неслись на санках. Чем выше мы поднимались, тем сильнее дул в спину ветер. На гребне оврага он стал невыносимым: как будто он гнал нас поскорее из своих, если можно так выразиться, владений. Мы прошли через поле и, ветер стал стихать: он разбивался о сплошной массив хрущёвских пятиэтажек и современных 9-ти и 12-ти этажек. Ещё намечалось ехать в какие-то гости, но я решил ехать домой: споят чего доброго. Ехал долго, один со своими лыжами и ботинками, озираясь и оглядываясь; наконец вышел у нас в Беляево и оказался дома. На ужин подогрел чай и изжарил гренки на нехорошей канадской греночнице: как только отвернёшься, начинает дымить. Я соскрёб ножом концераген и, намазав гренки маслом, налив чаю, взяв варенье, пошёл в комнату, врубил телевизор и провёл так часа три. Затем пошёл, качаясь в ванную, затем по назначению, а потом и лёг спать, довольный ужасно... 15.12. М-да. Был в УПК. Самая главная чертёжница, как назло, пришла, и мы сидели до 18.30, писали какую-то дешовку и отвечали на дешёвые вопросы, которые изучали ещё в прошлом году в школе. Наконец нас отпустили, и мы уехали. Дома собрал уроки в портфель, уже основательно прохудившийся от таскания в нём кип учебников и тетрадей; поел и пошёл пройтись. По дороге думал о разном. Вот, к примеру, Леньшин. Настрочил на меня погромных стихов, без рифмы и без всего, хуже Некрасова, а мне - отвечать. Я раз, я два ответил (см. документы). А потом думаю: "Хм! Да благо и Леньшин заметил, говорит: "Хватит, не нужно такие погромные стихи писать". Вот. Тут ещё и Дончук со своими творениями, с цитатами Лермонтова по целому четверостишию... Ладно, справлюсь. >>